Неточные совпадения
Тем не менее он все-таки сделал слабую попытку дать отпор. Завязалась борьба; но предводитель вошел уже в ярость и не помнил себя.
Глаза его сверкали, брюхо сладострастно ныло. Он задыхался, стонал, называл градоначальника душкой, милкой и другими несвойственными этому сану именами; лизал его, нюхал и т. д. Наконец с неслыханным остервенением бросился предводитель на свою
жертву, отрезал ножом ломоть головы и немедленно проглотил.
— Кусочек! — стонал он перед градоначальником, зорко следя за выражением
глаз облюбованной им
жертвы.
— Я рассудил, что нам по откровенности теперь действовать лучше, — продолжал Порфирий Петрович, немного откинув голову и опустив
глаза, как бы не желая более смущать своим взглядом свою прежнюю
жертву и как бы пренебрегая своими прежними приемами и уловками, — да-с, такие подозрения и такие сцены продолжаться долго не могут.
— Ну, — в привычках мысли, в направлении ее, — сказала Марина, и брови ее вздрогнули, по
глазам скользнула тень. — Успенский-то, как ты знаешь, страстотерпец был и чувствовал себя
жертвой миру, а супруг мой — гедонист, однако не в смысле только плотского наслаждения жизнью, а — духовных наслаждений.
Он был как будто один в целом мире; он на цыпочках убегал от няни, осматривал всех, кто где спит; остановится и осмотрит пристально, как кто очнется, плюнет и промычит что-то во сне; потом с замирающим сердцем взбегал на галерею, обегал по скрипучим доскам кругом, лазил на голубятню, забирался в глушь сада, слушал, как жужжит жук, и далеко следил
глазами его полет в воздухе; прислушивался, как кто-то все стрекочет в траве, искал и ловил нарушителей этой тишины; поймает стрекозу, оторвет ей крылья и смотрит, что из нее будет, или проткнет сквозь нее соломинку и следит, как она летает с этим прибавлением; с наслаждением, боясь дохнуть, наблюдает за пауком, как он сосет кровь пойманной мухи, как бедная
жертва бьется и жужжит у него в лапах.
— Нет, она смотрит что-то невесело,
глаза далеко ушли во впадины: это такая же
жертва хорошего тона, рода и приличий… как и вы, бедная, несчастная кузина…
В чувстве этом было и то, что предложение Симонсона разрушило исключительность его поступка, уменьшало в
глазах своих и чужих людей цену
жертвы, которую он приносил: если человек, и такой хороший, ничем не связанный с ней, желал соединить с ней судьбу, то его
жертва уже не была так значительна.
Глядя на бледный цвет лица, на большие
глаза, окаймленные темной полоской, двенадцатилетней девочки, на ее томную усталь и вечную грусть, многим казалось, что это одна из предназначенных, ранних
жертв чахотки,
жертв, с детства отмеченных перстом смерти, особым знамением красоты и преждевременной думы. «Может, — говорит она, — я и не вынесла бы этой борьбы, если б я не была спасена нашей встречей».
Были два дня, когда уверенность доктора пошатнулась, но кризис миновал благополучно, и девушка начала быстро поправляться. Отец радовался, как ребенок, и со слезами на
глазах целовал доктора. Устенька тоже смотрела на него благодарными
глазами. Одним словом, Кочетов чувствовал себя в классной больше дома, чем в собственном кабинете, и его охватывала какая-то еще не испытанная теплота. Теперь Устенька казалась почти родной, и он смотрел на нее с чувством собственности, как на отвоеванную у болезни
жертву.
Лаврецкий действительно не походил на
жертву рока. От его краснощекого, чисто русского лица, с большим белым лбом, немного толстым носом и широкими правильными губами, так и веяло степным здоровьем, крепкой, долговечной силой. Сложен он был на славу, и белокурые волосы вились на его голове, как у юноши. В одних только его
глазах, голубых, навыкате, и несколько неподвижных, замечалась не то задумчивость, не то усталость, и голос его звучал как-то слишком ровно.
Я жадно в него всматривался, хоть и видел его много раз до этой минуты; я смотрел в его
глаза, как будто его взгляд мог разрешить все мои недоумения, мог разъяснить мне: чем, как этот ребенок мог очаровать ее, мог зародить в ней такую безумную любовь — любовь до забвения самого первого долга, до безрассудной
жертвы всем, что было для Наташи до сих пор самой полной святыней? Князь взял меня за обе руки, крепко пожал их, и его взгляд, кроткий и ясный, проник в мое сердце.
Целое море глупости, предрассудков, ничем не обусловленного упрямства развернулось перед
глазами — море, по наружности тихое, но алчущее человеческих
жертв.
— Послушайте, царица Раиса, я пьяница, а кое-что еще в состоянии понимать, — бормотал Прозоров, моргая
глазами. — Везде
жертвы… да! Это то же самое, что побочные продукты в промышленности. Лукреция совершеннолетняя, и сама понимает, что делает, а я молчу… Не мне и не вам ее учить… Оставимте ее в покое!.. Боже, боже мой!
И дома живучи, я не знал, куда уйти от тоски, но как только пропал из
глаз вержболовский ручей, так я окончательно почувствовал себя отданным в
жертву унынию.
— Но вы говорили! — властно продолжал Шатов, не сводя с него сверкающих
глаз. — Правда ли, будто вы уверяли, что не знаете различия в красоте между какою-нибудь сладострастною, зверскою штукой и каким угодно подвигом, хотя бы даже
жертвой жизнию для человечества? Правда ли, что вы в обоих полюсах нашли совпадение красоты, одинаковость наслаждения?
За столиком этим, увы! — играл — обреченная
жертва ревизии — местный губернатор, тоже уже старик, с лошадиною профилью, тупыми, телячьими
глазами и в анненской ленте.
На
глазах у Порфирия Владимирыча сгорело несколько
жертв этого фатума, а кроме того, предание гласило еще о дедах и прадедах.
Но ты поймешь меня, Климена,
Потупишь томные
глаза,
Ты,
жертва скучного Гимена…
Но, во-первых, в
глазах большинства это были единичные
жертвы, от исчезновения которых городу было ни тепло, ни холодно, а во-вторых, Феденька старался своим преследованиям придать характер борьбы с безверием и непризнанием властей.
Ее лиф был расстегнут, платье сползло с плеч, и, совершенно ошалев, пьяная, с закрытыми
глазами, она судорожно рыдала; пытаясь вырваться, она едва не падала на Синкрайта, который, увидев меня, выпустил другую руку
жертвы.
Само собою разумеется, ненависть к Бельтову была настолько учтива, что давала себе волю за
глаза, в
глаза же она окружала свою
жертву таким тупым и грубым вниманием, что ее можно было принять за простую любовь.
Между прочим, Пепко страдал особого рода манией мужского величия и был убежден, что все женщины безнадежно влюблены в него. Иногда это проявлялось в таких явных формах, что он из скромности утаивал имена. Я плохо верил в эти бескровные победы, но успех был несомненный. Мелюдэ в этом мартирологе являлась последней
жертвой, хотя впоследствии интендант Летучий и уверял, что видел собственными
глазами, как ранним утром из окна комнаты Мелюдэ выпрыгнул не кто другой, как глупый железнодорожный чухонец.
Он апатично, издавая горлом какой-то особенный, ехидно-победный звук, хлопал по своим
жертвам, а в случае неудачи досадливо крякал и провожал
глазами всякого счастливца, избежавшего смерти.
— Мне и двух недель достаточно. О Ирина! ты как будто холодно принимаешь мое предложение, быть может, оно кажется тебе мечтательным, но я не мальчик, я не привык тешиться мечтами, я знаю, какой это страшный шаг, знаю, какую я беру на себя ответственность; но я не вижу другого исхода. Подумай наконец, мне уже для того должно навсегда разорвать все связи с прошедшим, чтобы не прослыть презренным лгуном в
глазах той девушки, которую я в
жертву тебе принес!
С видом
жертвы он разваливался у себя в кабинете в кресле и, заслонив
глаза рукой, брался за книгу. Но скоро книга валилась из рук, он грузно поворачивался в кресле и опять заслонял
глаза, как от солнца. Теперь уж ему было досадно, что он не ушел.
Ради меня она переменила веру, бросила отца и мать, ушла от богатства, и если бы я потребовал еще сотню
жертв, она принесла бы их, не моргнув
глазом.
— Пожалуйте! — подхватил сейчас же сметливый лакей и повел Елену через залу, где ей невольно бросились в
глаза очень большие и очень хорошей работы гравюры, но только все какого-то строгого и поучающего характера: блудный сын, являющийся к отцу; Авраам, приносящий сына в
жертву богу; Муций Сцевола [Муций Сцевола — римский патриот конца VI века до нашей эры, сжегший свою руку в огне жертвенника и тем устрашивший воевавшего с Римом этрусского царя Порсенну.], сжигающий свою руку.
Вместо ответа офицер улыбнулся и, взглянув спокойно на бледное лицо своей
жертвы, устремил
глаза свои в другую сторону. Ах! если б они пылали бешенством, то несчастный мог бы еще надеяться, — и тигр имеет минуты милосердия; но этот бесчувственный, неумолимый взор, выражающий одно мертвое равнодушие, не обещал никакой пощады.
— Вы мне говорите, чтобы я утешилась, — начала она, и
глаза ее заблестели сквозь слезы, — я не о том плачу, о чем вы думаете… Мне не то больно: мне больно то, что я в вас обманулась… Как! я прихожу к вам за советом, и в какую минуту, и первое ваше слово: покориться… Покориться! Так вот как вы применяете на деле ваши толкования о свободе, о
жертвах, которые…
— Нет, ты будь чист, как агнец! Как стеклышко, чтобы насквозь, того-этого, светилось! Не на гульбище идешь, а на
жертву, на подвиг, того-этого, мученический, и должен же ты каждому открыто, без стыда, взглянуть в
глаза!
Сообщалось, что эскадрилья аэропланов под Вязьмою действовала весьма удачно, залив газом почти весь уезд, но что
жертвы человеческие в этих пространствах неисчислимы из-за того, что население, вместо того чтобы покидать уезды в порядке правильной эвакуации, благодаря панике металось разрозненными группами, на свой риск и страх кидаясь куда
глаза глядят.
Генерал грозно повел
глазами и обратил свое внимание на другую
жертву.
Какая ночь! — В такую точно ночь
Я стала
жертвою любви! — Иосиф мой!
О если б ты меня теперь увидел,
Ты испугался бы; в то время я цвела,
Мои
глаза блистали, как алмазы,
И щеки были нежны, точно пух!..
Увы! Ноэми, кто б тогда подумал,
Что этот лоб морщины исчертят,
Что эти косы поседеют! — то-то время!..
Ты позавидовал бы моей доле, если бы еще дышал для отечества; самая неблагодарность народа возвысила бы в
глазах твоих цену великодушной
жертвы: награда признательности уменьшает ее…
Мы, очевидно, много потеряли в его
глазах, так легко согласившись ехать в лодке, тем более что станок, в сущности, уступил бы, и мы стали
жертвой хитрости старого ямщика.
«Позволительно ли еще, — писал по поводу этих опытов Шнепф [De la contagion des accidents consecutifs de la syphilis. Annales des maladies de la peau et de la syphilis, publ. par A. Cazenave. Vol. IV. 1851–52, p. 44.], — ждать более убедительных доказательств заразительности вторичных явлений сифилиса? Не нужно новых опытов на здоровых людях: опыты Уоллеса делают их совершенно бесполезными. Дело решено, наука не хочет новых
жертв; тем хуже для тех, кто закрывает
глаза перед светом».
Если уж москали, наши заклятые враги, наши палачи, сами идут очистительными
жертвами в польский народный лагерь и бьются за польскую независимость, — разве этот факт не освещает еще более пред
глазами всего мира наше святое дело?
Катюша окончательно отказывается от брака с Нехлюдовым и решает выйти замуж за ссыльного Симонсона. Известие огорчает Нехлюдова. «Ему было что-то не только неприятно, но и больно. В чувстве этом было и то, что предложение Симонсона разрушало исключительность его поступка, уменьшало в
глазах своих и чужих людей цену
жертвы, которую он приносил: если человек, и такой хороший, ничем не связанный с ней, желал соединить с ней судьбу, то его
жертва уж не была так значительна».
Зверь не таков. При виде крови
глаза его загораются зеленоватым огнем, он радостно разрывает прекрасное тело своей
жертвы, превращает его в кровавое мясо и, грозно мурлыча, пачкает морду кровью. Мы знаем художников, в душе которых живет этот стихийно-жестокий зверь, радующийся на кровь и смерть. Характернейший среди таких художников — Редиард Киплинг. Но бесконечно чужд им Лев Толстой.
Котенок казался парализованным, и вместо того, чтобы спасаться бегством, он пищал и в испуге делал прыжки, а змея, не спуская с него
глаз, раскачивалась вправо и влево, постепенно приближаясь к своей
жертве.
Тут она немножко одобряла свои действия, но все затем происходившее опять, в собственных ее
глазах, было рядом ошибок,
жертвой страстям и увлечениям.
Приму и это. Еще не нарекла меня своим именем Земля, и не знаю, кто я: Каин или Авель? Но принимаю
жертву, как принимаю и убийство. Всюду за тобою и всюду с тобою, человече. Будем сообща вопить с тобою в пустыне, зная, что никто нас не услышит… а может, и услышит кто-нибудь? Вот видишь: я уже вместе с тобою начинаю верить в чье-то Ухо, а скоро поверю и в треугольный
Глаз… ведь не может быть, честное слово, чтобы такой концерт не имел слушателя, чтобы такой спектакль давался при пустом зале!
Изменилась она страшно:
глаза ее горели глубоким, сосредоточенным огнем, всеми помыслами, всем своим существом она как бы ушла в одно желание, — желание страдания и
жертвы.
Совсем новые люди были кругом — бодрые, энергичные, с горящими
глазами и с горящими сердцами. Дикою и непонятною показалась бы им проповедь «счастья в
жертве», находившая такой сочувственный отклик десять лет назад. Счастье было в борьбе — в борьбе за то, во что верилось крепко, чему не были страшны никакие «сомнения» и «раздумия».
— Да вы что кричите! — перебил его больной. — Дверь-то хорошенько притворите, дверь… За каждой скважиной уши! И Христа ради потише… Не можете, что ли, тенор-то ваш сдержать?.. Подслушивает!.. Все ложь!..
Глазами и так и этак… И
жертву из себя… агнец на заклание… Улыбка-то одна все у меня внутри поворачивает! Ан и будет с фигой.
Он говорит еще, что в то время, как они будут жить в тюрьме, мимо них пройдут заговоры, секты и волнения сильных мира, что он с нею
жертва, на которую боги прольют фимиам, что если и пожар с небес их выжжет, как лисиц из леса, он не будет плакать и что скорее проказа пожрет его
глаза с мясом и кожей, чем заставит их плакать, и т. п.
Коромыслов. А искусство любит
жертвы. Как ты находишь, Торопец? — что-то ты все косишь
глазом.
Картина была достойна великого художника: хитрый поляк с сверкающими злобной радостью
глазами, с шершавой головой и смуглым лицом, оттененным длинными усами, казалось, был олицетворением врага и искусителя человечества, принимающего исповедь соблазненной им
жертвы.
Она любит его, любит больше себя и, чтобы только доказать это, она приносила в
жертву свое самолюбие, она оставалась в
глазах всех его содержанкой, хотя многого она не брала, но об этом знал только он, а не другие…
Картина была достойна великого художника: хитрый поляк с сверкающими злобною радостью
глазами, с шершавой головой и смуглым лицом, оттененным длинными усами, казалось, был олицетворением врага и искусителя человечества, принимающего исповедь соблазненной им
жертвы.